1. М.С.
Горбачев: "Ходит и такое: я, мол, знал о предстоящем путче”.
Из книги Михаила
Горбачева "Августовский путч”
Уже
в Москве двое врачей принесли мне записку, в которой написали, какого
свидетельства добивались от них: Горбачев, дескать, находится под угрозой
ареста, его надо спасать, "усилить диагноз”, заявив, что он тяжело болен.
Требовали сделать это до 16 часов 19-го, до пресловутой пресс-конференции,
наверное, чтобы там объявить об этом. Причем было написано, что 16 августа
произошло нарушение мозгового кровообращения, состояние президента тяжелое, он
лежит в постели, не соображает вообще, о чем идет речь, и так далее... То, что
с нами произошло в эти дни, заслуживает серьезного анализа. Но я отвергаю
всякие домыслы о позиции президента. Позиция президента была принципиальной, и
это спутало карты путчистов, открыло возможности для того, чтобы мы, объединяя
усилия со всех сторон, нанесли им поражение. И я категорически отвергаю
всяческие намеки, будто президент оказался не на высоте и чуть ли не занимался
тем, как спасти шкуру...
Ходит и такое: я, мол,
знал о предстоящем путче. При этом ссылка делалась на интервью, данное 19
августа Лукьяновым. Следствие покажет все. Так же как цену запущенного слуха,
будто Горбачев имел ненарушенную связь, но устранился, чтобы отсидеться и
приехать потом "на готовенькое”. Так сказать, беспроигрышный вариант. Если путч
удался, то президент, давший ГКЧП шанс, выигрывает. Если путч проваливается, он
опять прав. С разных сторон пускаются подобные утки. Кстати, тот же Бакланов 18
августа, добиваясь от меня согласия на введение ЧП или передачу полномочий
Янаеву, рассуждал в том же духе, что и нынешние мастера подлых дел. Он,
призывая меня поддержать комитет, говорил: "Вы отдохнете, мы сделаем в ваше
отсутствие грязную работу, и вы вернетесь в Москву”. Странное совпадение, не
правда ли? Но если уж те три дня не выбили меня из колеи, то сейчас это тем
более не пройдет...
2. Б.Н.Ельцин: "Все это было слишком нелепо”.
Из книги Бориса
Ельцина"Записки президента”
Разбудила меня в то
утро Таня. Влетела в комнату. "Папа, вставай! Переворот!” Еще не совсем
проснувшись, я проговорил: "Это же незаконно”. Она начала рассказывать о ГКЧП,
Янаеве, Крючкове... Все это было слишком нелепо. Я сказал: "Вы что, меня
разыгрываете?”
Мне
было важно понять настроение... председателя КГБ. Это был самый опасный из
гэкачепистов. Тихий старичок со стальным взглядом. Каждая минута нашей жизни в
Белом доме укорачивала жизнь их режима чрезвычайного положения. Понимает ли это
Крючков? Не мелькнут ли в его голосе излишне мягкие, ласковые нотки? Не
почувствую ли в нем удовлетворенную снисходительность палача, который уже нажал
на кнопку?
Я вспоминаю еще один
довольно мрачный эпизод августовского путча. Как я звонил Янаеву. Я сказал ему,
что их заявление о здоровье Горбачева —ложь. Потребовал медицинского заключения
или заявление президента. "Будет заключение”,— хрипло ответил он. Мне стало
страшно. Только потом я понял, что на такой жестокий цинизм они не способны.
ВПК был нужен настоящий, по полной программе громовой путч, который заставит
мир вновь поверить в силу советского танка. КГБ — максимально чистый, изящный
переход власти в другие руки. На самом же деле обе задачи были невыполнимы.
Путч провалился тогда, когда в Крым к Горбачеву послали изначально слабую
делегацию. Руководителей такого уровня, как Бакланов, Шенин и Варенников,
Горбачев, по определению, испугаться не мог. Много раз меня упрекали в том, что
на сессии Верховного Совета, открывшейся сразу после путча, я демонстративно
подписал указ о приостановлении деятельности компартии. Да, демонстративно. Но
не назло. Никто не мог спорить с тем, что главное событие, произошедшее в эти
три дня,— полное и окончательное падение коммунистической власти в нашей
стране...
3. В.В. Путин: "Все
идеалы, с которыми я шел в КГБ,
рухнули”.
Из книги "От первого
лица. Разговоры с Владимиром Путиным”
—
Я был в отпуске. И когда все началось, я очень переживал, что в такой момент
оказался черт-те где. В Ленинград я на перекладных добрался 20-го. Мы с
Собчаком практически переселились в Ленсовет. Ну не мы вдвоем, там куча народу
была все эти дни, и мы вместе со всеми. Выезжать из здания Ленсовета в эти дни
было опасно. Но мы предприняли довольно много активных действий: ездили на
Кировский завод, выступали перед рабочими, ездили на другие предприятия, причем
чувствовали себя при этом довольно неуютно. Мы даже раздали оружие кое-кому.
Правда, я свое табельное оружие держал в сейфе. Народ нас везде поддерживал.
Было ясно, что если кто-то захочет переломить ситуацию, будет огромное
количество жертв. Собственно говоря, и все. Путч закончился. Разогнали
путчистов...
— А если бы,
предположим, путч закончился так, как они хотели? Вы — офицер КГБ...
— Да ведь я уже не был
офицером КГБ. Как только начался путч, я сразу решил, с кем я. Я точно знал,
что по приказу путчистов никуда не пойду и на их стороне никогда не буду. Да,
прекрасно понимал, что такое поведение расценили бы минимум как служебное
преступление. Поэтому 20 августа во второй раз написал заявление об увольнении
из органов. Я сразу предупредил Собчака: "Анатолий Александрович, я писал уже
однажды рапорт, он где-то умер. Сейчас я вынужден сделать это повторно”. Собчак
тут же позвонил Крючкову... И на следующий день мне сообщили, что рапорт
подписан...
— Вы переживали?
— Страшно. В самом
деле, такая ломка жизни с хрустом. После возвращения из ГДР мне было ясно, что
в России что-то происходит, но только в дни путча все те идеалы, те цели,
которые были у меня, когда я шел работать в КГБ, рухнули. Конечно, это было
фантастически трудно пережить, ведь большая часть моей жизни прошла в органах.
Но выбор был сделан. <…>
Коммерсантъ-Власть.
2001. 21 авг. С. 9 – 15. |