Журавлева О.Н. Практические занятия по истории в старших классах // Преподавание истории и обществознанияв средней школе. 2003. № 19. С. 49 – 54.

M. А. Волкова - В. И. Ланской.

22 июля. [Москва]

Спокойствие покинуло наш милый город. Мы живем со дня на день, не зная, что ждет нас впереди. Нынче мы здесь, а завтра будем бог знает где. Я много ожидаю от враждебного настроения умов. Третьего дня чернь чуть не побила камнями одного немца, приняв его за француза. Здесь принимают важные меры для сопротивления в случае необходимости, но до чего будем мы несчастна! в ту пору, когда нам придется прибегнуть к этим мерам. <...>

В Москве не остается ни одного мужчины: старые и молодые все поступают на службу. Везде видно движение, приготовления. Видя все это, приходишь в ужас. Сколько трауров, слез! Бедная Муханова, рожденная Олсуфьева, лишилась мужа. Несчастный молодой человек уцелел в деле Раевского, выказал храбрость, так что о нем представляли кн. Багратиону, но в тот же вечер он отправился на рекогносцировку, одетый во французский мундир, и был смертельно ранен казаком, принявшим его за неприятеля. После этого он прожил несколько дней и скончался на руках шурина своего, который прибыл сюда два дня тому назад, чтобы сообщить грустное известие матери и сестре. Последняя лишилась также дочери, которую сама хоронила.

П.И. Багратион – Ф.В. Ростопчину. 24-25 июля и август. [Ок. Смоленска]

...между нами сказать, я никакой власти не имею над министром (Барклаем де Толли. – О.Ж.), хотя и старше я его. Государь по отъезде своем не оставил никакого указа на случай соединения, кому командовать обеими армиями, и по сей самой причине он яко министр... Бог его ведает, что он из нас хочет сделать: миллион перемен в минуту, и мы, назад и вбок шатавшись, кроме мозоли на ногах и усталости, ничего хорошего не приобрели... По всему видно, что войска его (Наполеона. – О.Ж.) не имеют

уже такого духа, и где встречаем их, истинно, бьют наши крепко. С другой стороны, он не так силен, как говорили и ныне говорят, ибо, сколько мне известно, ему минута дорога; длить войну для него невыгодно...

Р.S. ...По-моему, видно Государю угодно, чтобы вся Россия была занята неприятелем. Я же думаю, (что) русский и природный царь должен наступательный быть, а не  оборонительный – мне так кажется.

М.А. Волкова – В.И. Ланской. 5 августа. [Москва]

<…> Народ ведет себя прекрасно. Уверяю тебя, что недостало бы журналистов, если бы описывать все доказательства преданности Отечеству и государю, о которых беспрестанно слышишь... Мужики не ропщут, напротив, говорят, что они все охотно пойдут на врагов и что во время такой опасности всех их следовало бы брать в солдаты. Но бабы в отчаянии, страшно стонут и вопят, так что многие помещики

уехали из деревень, чтобы не быть свидетелями сцен, раздирающих душу.

А.А. Закревский – М.С. Воронцову. 6 августа. [Смоленск]

Холоднокровие, беспечность нашего министра я ни к чему иному не могу приписать, как совершенной измене (это сказано между нами)... Сему первый пример есть тот, что мы покинули без нужды Смоленск и идем бог знает куда и без всякой цели для разорения России. Я говорю о сем с сердцем как русский, со слезами. Когда были эти времена, что мы кидали старинные города? <...> Будьте здоровы, но веселым быть не от чего. Я не могу смотреть без слез на жителей, с воплем идущих за нами с малолетними детьми, кинувши свою родину и имущество. Город весь горит.

П.И. Багратион – А.А. Аракчееву. 1812 г., август.

… надо спешить непременно готовить по крайней мере сто тысяч, что если он (Наполеон. – О.Ж.) приблизиться к столице, всем народом на него навалиться, или разбить, или у стен Отечества лечь. Вот как я сужу... Слух носится, что вы думаете о мире... Боже сохрани; после всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться. ...Надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах:

ибо война теперь не обыкновенная, а национальная...

М.И. Кутузов – дочери. 19 августа. [Около Гжатска]

Друг мой Аннушка и с детьми, здравствуй!

...Я твердо верю, что с помощию Бога, который никогда меня не оставлял, поправлю дела к честиРоссии. Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание возле Тарусы мне совсем не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности, ибо что может сделать женщина одна, да еще с детьми, поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжай же мой друг! Но я требую, чтобы все сказанное мною было сохранено в глубочайшей тайне, ибо если это получит огласку, вы мне сильно навредите.

 П.П. Коновницын – жене. 27 августа. [Биваки при городе Можайске]

Я два месяца, мой друг милый, ни строчки от тебя не имею, оттого погружен в скорбь сердечную и отчаянье. …Не хочу чинов, не хочу крестов, а единого истинного счастья – быть в одном Квярове неразлучно с тобою. Семейное счастье ни с чем в свете не сравню. Вот чего за службу мою просить буду.

<...>

М.И. Кутузов – жене. 29 августа. [Без места]

Я, слава богу, здоров, мой друг, и не побит, а выиграл баталию над Бонопартием.

Детям благословение. Верный друг Михаила Г [оленищев] – К [утузов].

Н.И. Лавров – А.А. Аракчееву. 30 августа. [Вязьма]

<...> По приезде князя Кутузова армия оживотворилась, ибо прежний [главнокомандующий] с замерзлой душой своей ей замораживал и чувства всех I чиненных. Однако же обстоятельства дел, завлекшие так далеко нас внутрь России, принудили и Кутузова сделать несколько отступных маршей, дабы соединиться с резервными силами. <...>

Неизвестный – родным. 1 сентября. [Без места]

Любезнейшие родители!

Вы погибли от рук моих. Я ваш убийца! Я не сомневаюсь, что вы теперь, страдая, странствуете по полям или лесам и что село ваше обращено в пепел. Теперь уже поздно к вам отсылать лошадь, она к вам не попадет. Решитесь, любезнейшие, ехать за нами, умрем вместе или с сумой пойдем. … послушнейший сын Алексей. Французская армия стоит в 20 верстах от Москвы.

М.А. Волкова – В.И. Ланской. 3 сентября. [Тамбов]

Здесь мы узнали, что Кутузов застал нашу армию отступающею и остановил ее между Можайском и Гжатском, то есть во ста верстах от Москвы. Из этого прямо видно, что Барклай, ожидая отставки, поспешил сдать французам все, что мог, и если бы имел время, то привел бы Наполеона прямо в Москву.

Да простит ему Бог, а мы долго не забудем его измены. ...Ведь ежели Москва погибнет, все пропало! Бонапарту это хорошо известно; он никогда не считал равными наши обе столицы. Он знает, что в России огромное значение имеет древний город Москва, а блестящий, нарядный Петербург почти то же, что все другие города в государстве. Это неоспоримая истина. <...>

Д.С. Дохтуров – жене. 3 сентября. [Ок. Москвы]

<...> Я, слава Богу, совершенно здоров, но я в отчаянии, что оставляют Москву. Какой ужас! Мы уже по сю сторону столицы. Я прилагаю все старание, чтобы убедить идти врагу навстречу. ... Какой стыд для русских покинуть отчизну без малейшего ружейного выстрела и без боя. Я взбешен, но что же делать? Следует покориться, потому что над нами, по-видимому, тяготеет кара божья. Не могу думать иначе. Не проиграв сражения, мы отступили до этого места без малейшего сопротивления. Какой позор! Теперь я уверен, что все кончено, и в таком случае ничто не может удержать меня на службе. <...>

Смоленский помещик – приятелю. 4 сентября. [Вельский уезд]

Войска французские очень слабы, без пищи, мужики весь хлеб меж собою поделили, а им не дают.

<...>

Великая княгиня Екатерина Павловна – Александру I. 6 сентября. [Ярославль]

...Я не в состоянии больше сдерживаться, несмотря на боль, которую мне придется причинить вам, мой дорогой друг. Взятие Москвы довело ожесточение умов до высшей степени. Недовольство достигло предела, не щадят даже вас лично. По тому, что дошло до меня, можете судить об остальном. Вас во всеуслышание винят в несчастье вашей империи, в крушении всего и вся, наконец, в том, что вы уронили честь страны и свою собственную. ...На вас открыто ропщут, и я полагаю, что обязана вам это сказать, мой дорогой друг, ибо это слишком важно...

М.Б. Барклай-де-Толли – жене. 11 сентября. [Красная Пахра]

...Меня нельзя упрекнуть в безучастности, потому что я всегда откровенно высказывал свое мнение, но меня явно избегают и многое скрывают от меня. Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убежден, что я делал все необходимое для сохранения государства, и если у его величества еще есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанес ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование в таком состоянии, что она могла помериться силами со

сколь угодно мощным врагом. Я ее передал ему в ту минуту, когда я был исполнен самой твердой решимости ожидать на превосходной позиции атаку врага, и я был уверен, что отобью ее. ...Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита – это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни. Все, что я тебе здесь написал, – тайна,

которую я прошу тебя крепко хранить. Единственная милость, которую я добиваюсь, заключается в том, чтобы меня отсюда отпустили, а уж в какой форме это будет сделано – мне совершенно безразлично.

Н.М. Лонгинов – С.Р. Воронцову. 13 сентября. [С.-Петербург]

Я почитаю, сколько могу судить, что Барклай есть честный тяжелый немец с характером и познаниями, кои, однако ж, недостаточны для министра. Притом, не имея ни связей, ни могущих друзей, он один стоял против всех бурь, пока, наконец, Ольденбургская фамилия и Сперанский, как утверждают, приняли его в покровительство. <...>

Александр I – великой княгине Екатерине Павловне. 18 сентября. [С.-Петербург]

Вот вам, дорогой друг, мой обстоятельный ответ, который я должен вам дать. Нечего удивляться, когда на человека, постигнутого несчастьем, нападают и терзают его. Что лучше, чем руководствоваться своими убеждениями? Именно они заставили меня назначить Барклая главнокомандующим 1-й армией за его заслуги в прошлых войнах против французов и шведов. Именно они говорят мне, что он превосходит Багратиона в знаниях. Грубые ошибки, сделанные сим последним в этой кампании и бывшие отчасти причиной наших неудач, только подкрепили меня в этом убеждении <…>

В Петербурге я нашел всех за назначение главнокомандующим старика Кутузова – к этому взывали все. Так как я знаю Кутузова, то я противился сначала его назначению, но когда Ростопчин в своем письме ко мне от 5 августа известил меня, что и в Москве все за Кутузова, не считая ни Барклая, ни Багратиона годными для главного начальства, и когда Барклай, как нарочно, делал глупость за глупостью под Смоленском, мне не оставалось ничего иного, как уступить общему желанию – и я назначил

Кутузова. <…>

После того, что я пожертвовал для пользы моим самолюбием, оставив армию, где полагали, что я приношу вред, снимая с генералов всякую ответственность, что я не внушаю войскам никакого доверия и поставленными мне в вину поражениями делаю их еще более прискорбными, чем те, которые приписали бы генералам, – судите сами, мой добрый друг, как мне должно быть мучительно слышать, что моя честь подвергается нападкам. <...>

Справедливости ради следует признать, что нет ничего удивительного в моих неудачах, когда у меня нет хороших помощников, когда я терплю недостаток в механизмах, чтобы управлять такой громадной машиной и в такое кризисное время против адского врага, величайшего злодея, но и высокоталантливого, который опирается на соединенные силы всей Европы и множество даровитых людей, появившихся за двадцать лет войны и революции.

С.Н. Марин – неизвестному. 2 октября. [Тарутинский лагерь]

...Не могу умолчать о поступке жителей Каменки. 500 человек французов, привлеченных богатством сего селения, вступили в Каменку. Жители встретили их хлебом и солью и спрашивали, что им надобно? Поляки, служивши переводчиками, требовали вина. Начальник селения отворил им погреба и приготовленный обед предложил французам. Оголоделые галлы не остановились пить и кушать. Проведя день в удовольствии, расположились ночевать. Среди темноты ночной крестьяне отобрали от них ружья, увели лошадей и, закричав «ура!», напали на сонных и полутрезвых неприятелей. Дрались целые

сутки, и, потеряв сами 30-ть человек, побили их сто, и остальных 400 отвели в Калугу. В Боровске две девушки убили четырех французов, и несколько дней тому назад крестьянки привели в Калугу взятых ими в плен французов. У нас жил один пленный полковник, который во все отступление нашей армии был в неприятельском авангарде и уверил нас честию, что все сие время не взяли они ни ста человек наших в плен, а что дезертиров наших он не видывал.

М.И. Кутузов – жене. 28 октября. [Город Ельня]

По сю пору французы еще все бегут неслыханным образом, уже более трехсот верст, и какие ужасыс ими происходят. ...Вчерась нашли в лесу двух, которые жарят и едят третьего своего товарища. А что с ими делают мужики! Кланяйся всем. Об Беннигсене говорить не хочется, он глупый и злой человек.

...Он, я думаю, скоро поедет [из армии]. Детям благословение. Верный друг М. Г [оленищев] – Кутузов.

А.А. Карфачевский – неизвестному. 6 ноября. [Москва]

Пожары продолжались целые 6 суток, так что нельзя было различить ночи от дня. Во все же сие время продолжался грабеж: французы входили в домы и производили большие неистовства, брали у хозяев не только деньги, золото и серебро, но даже сапоги, белье и, смешнее всего, рясы, женские шубы и салопы, в коих стояли на часах и ездили верхом. Нередко случалось, что идущих по улицам обирали до рубахи, а у многих снимали сапоги, капоты, сюртуки. Если же находили сопротивление, то с остервенением того били и часто до смерти, а особливо многие священники здешних церквей потерпели большие мучения, будучи ими пытаемы, куда их церковное сокровище скрыто. Французы купцов и крестьян хватали для пытки, думая по одной бороде, что они попы. ...Осквернение же ими храмов Божиих ясно доказывает, что оне не имеют никакой веры в Бога.

С 2-го сентября по 12-е октября в Москве никаких торгов не было, а потому жители, лишены буду-

чи от грабления запасенного хлеба, претерпевали ужаснейший голод. <...>

 А.Л. Булгаков – И.П. Оденталю.20 октября. [Москва]

...Покорность, храбрость, любовь к отечеству, к государю московских крестьян спасли Россию.

...Французов мрет по 1000 и 1500 в день. У всех мертвых лошадей вырезаны языки и пахи – этим только питаются. <...>

Н.Н. Раевский – А.Н. Самойлову. 23 октября. [Вязьма]

Наполеон рассчитывал на мир с взятием Москвы и на возмущение, но в расчетах своих ошибся. Австрия за нас, и буде она нам поможет, то и вся немецкая земля подымется. Можно считать, что настал

перелом счастья Бонапарте. Русский бог велик!

А.И. Тургенев – П.А. Вяземскому. 27 – 29 октября. [С.-Петербург]

...мы страшились последствий от сей войны, совершенно противных тем, какие мы теперь видим. Отношения помещиков и крестьян (необходимое условие нашего теперешнего гражданского благоустройства) не только не разорваны, но еще и более утвердились. Покушения с сей стороны наших врагов совершенно не удались им, и мы должны неудачу их почитать блистательнейшею победою, не войсками нашими, но самим народом одержанною. Последствия сей победы невозможно исчислить. Они обратятся в пользу обоих состояний. Связи их утвердятся благодарностью и уважением, с одной стороны, и уверенностью в собственной пользе – с другой. Политическая система наша должна принять после сей войны также постоянный характер, и мы будем осторожнее в перемене оной. <...>